Когда полностью рассвело, мы уже находились далеко от Хаджибея. Перед глазами раскинулась бесконечно ровная пожелтевшая степь с частыми кустиками еще зеленого ковыля и листиками подорожника. Приказал остановить колонну, слез с Чайки, раскинул руки и упал лицом в чудно пахнущую траву.
– Земля моя родная! Как счастлив обнять тебя!
Пролежал так минут десять, вдыхая запах полыни. А когда встал и оглянулся, то увидел, что в порыве своем был далеко не одинок. А могучий и грозный Иван вообще отвернулся и смотрел в небо влажными глазами.
Никаких неприятностей от мелких ногайских родов мы не ожидали. Слух о наемниках-французах с грамотой великого визиря, идущих за добычей в Украину, разнесся по степи еще вчера вечером, и, думаю, вряд ли кто рискнул бы напасть на отряд, благосклонно принятый местным беем. Но Антон все равно отправил по пути следования дозор из шести всадников: два спереди и по два на флангах. Следом за ними на дистанции метров в двести шел боевой дозор также из шести кирасир, а замыкала колонну четверка арьергарда.
Если бы мы планировали просто быстрый рывок и захват подлой души Собакевича, мы бы шли напрямик по Междуречью и не тащили обоз. Но лично я вынашивал более обширные планы, поэтому мы повернули восточнее, в направлении Запорожья. Южный Буг рассчитывали форсировать в месте слияния с рекой Мертвовод, в районе запорожской крепостицы Соколец. Это были родные места покойной супруги Ивана Бульбы.
Сейчас эта степь заселена мало, весь мирный народ давно был вытеснен в результате войны за обладание Правобережной Украиной между Московским царством и турецко-татарской коалицией. Но через год-два война окончится, сторонами будет подписан мирный договор, по решению которого заселять и осваивать эти места как татарам, так и казакам будет запрещено. Плодороднейшие земли между Дунаем и Бугом станут безлюдными на долгие десятилетия. Разве что сделаются прибежищем грабителей да различных бандитских отрядов как с одной, так и с другой стороны.
Наш обоз состоял из семи вполне быстроходных повозок, быстроходными они были как за счет отличных тягловых лошадей, так и за счет конструкции. Шесть из них походили на обычные крытые фургоны, а седьмая – настоящая полевая кухня на два котла, емкостью по сто двадцать литров каждый. Вчера при выгрузке на причал все наши повозки вызвали немалое любопытство у ротозеев.
Кузов фургона представлял собой укрытую высокой изумрудной парусиновой крышей плоскодонную лодку. Ее наружный габаритный размер был: длина – три тысячи пятьсот миллиметров, ширина – тысяча четыреста миллиметров, а высота борта – пятьсот миллиметров, ровно столько позволяла высота станины пулемета. Задний борт был выполнен под прямым углом, боковые борта – с уклоном наружу под сто двадцать градусов, а передний – под сто тридцать пять. Крепился кузов к осям из витой сварной трубы через рессоры, а передок дополнительно через седло поворотного круга. Метрового диаметра колеса были деревянными, обитыми железной полосой, и сидели на осях в бронзовых подшипниках скольжения.
Для форсирования рек нам не требовался брод. В этом случае под каждую повозку крепилось по четыре надутых бычьих пузыря. Еще там, дома, испытания в озере показали, что телега не наберет воды даже при транспортировке груза в две тысячи двести испанских фунтов, а это около тонны веса.
Два фургона находились в распоряжении минометчиков, на каждом размещалось по два миномета с боеприпасами и обслугой; еще на двух установили пулеметы. Вообще-то везли с собой пять пулеметов, но три из них оставили на судах. Кухня и один фургон с продуктами находились в распоряжении зама по тылу, а последний отдали доктору.
Этот хитрый Сорокопуд посчитал управление повозками для себя, Черкеса и доктора делом неприличным, и сейчас они вдвоем сопровождали обоз верхом и при полном вооружении. Самое интересное, что повозками сейчас управляли трое чернявых пацанят лет двенадцати-тринадцати, выкупленных у татарского мурзы по два талера за голову.
Вчера, когда мы пользовались гостеприимством Джунаид-бея, кто-то из моих воинов, родом из Бессарабии, опознал в трех грязных, худющих оборванцах своих земляков, вот и выкупили. Сейчас они, получив в руки вожжи и батожки, чистенькие, подстриженные под горшок, приодетые в рубахи, штанишки и соломенные шляпы, обутые в плетеные сандалии, гордо восседали на козлах фургонов.
Мы не надеялись, что подвалит счастье и какой-то безумный мурза пожелает стать нашей добычей, но бдительности не теряли, были одеты и снаряжены для боя. В черных ботфортах, темно-синих штанах, а также в черном железе, на красавцах-лошадях темных мастей мои воины выглядели впечатляюще. Да и расчеты минометов и пулеметов тоже смотрелись отлично.
Иван дорогу знал очень хорошо, копченых здесь не единожды гонял. Шли мы по степи ходко, невзирая на обоз, преодолевали в день километров по шестьдесят пять. Всего один-единственный раз на второй день похода дозор с правого фланга сообщил о замеченном татарском разъезде, но он мелькнул, исчез и больше ни разу не появлялся.
Степь жила своей жизнью. Наш путь пересекали стайки куропаток, копыта лошадей постоянно поднимали подрывающихся зайцев. Набирающие окрас лисы замечали нас издали и заблаговременно улепетывали в разные стороны. Ребята шумели: «Ух как хочется дать шенкелей и с кистенем промчаться!» Правда, дичи теперь ели от пуза, без свежего мяса дроф и сайгаков, коих здесь водилось бесчисленное множество, ни один ужин не проходил.