– Нет, я совсем не против его ухода, – говорил князь Станислав, – но зачем он забирает сестру, которая уже была обещана моему младшему сыну Вацеку?
– А что, другую не найдете?
– С таким ангельским личиком, файной фигуркой и приличным приданым – достойной партии нет.
– И что вы будете делать после того, как вынудите мальчишку напасть на замок?
– Защищать свое имущество, ваша мосць, что же еще. Затем возьмем в плен оставшихся в живых казаков и казачек, стребуем с них выкуп, как с нападавшей на мирный замок стороны. Ну а с хлопами ясно что, посадим на землю.
– А с мальчишкой что?
– Ну как обычно в таких случаях, разрешу поединок с обидчиком. Пан Собакевич, конечно, схизматик, но рубака хороший. Скажу ему, чтобы насмерть не убивал, князь Михайло все-таки старший в семье и на свадьбе сестры обязательно должен быть. Затем с почетом отпустим, куда ему надо.
– Не понял, проше пана, и где в этом деле моя выгода?
– Разбегутся многие, – вздохнул князь Станислав, – а ваша мосць могли бы всех переловить. И этих, которых переловили, посадить уже на свои земли.
– Дурно пахнущее дело, пан Станислав, и, к вашему огромному сожалению, в это время здесь оказался я. Решить все тихо и без излишней огласки теперь невозможно, вы сейчас вынуждены раскрыть карты и пытаетесь привлечь меня в виде парфюма, отбивающего неприличный запах в обществе. Не правда ли? К вашему сведению, пан Станислав, собачкой бегать по степи просто так даже моих рыцарей не заставить. – Князь Вишневецкий взболтнул вино в бокале и продолжил: – Нужен более серьезный стимул, чтобы мы согласились участвовать в… этом. Посему половина! Половина смердов, половина лошадей, половина выкупа за казаков и половина казны Каширских.
– Пшепрашам пана Анджея, – недовольно вскинул гладко выбритый подбородок князь Конецпольский, – но сто тысяч серебром не делится! Это уже объявленное Каширскими приданое за невесту!
– Ну с этим можно согласиться. Но все остальное – поровну!
Село Морошки, основанное еще прадедом нынешнего Собакевича, было не казацким, а крепостным, но выглядело большим и богатым. На трех длинных и семи коротких улицах стояло три сотни домов, а крестьян проживало изрядно больше, чем в каком другом городке, – около двух с половиной тысяч.
На въезде в село мы оставили обоз и казацкий отряд для организации временного лагеря, а сами двинулись к площади. Дворы были совершенно пустынны, даже дети попрятались, только у церкви посреди дороги стоял местный батюшка, отец Василий. Подъехав к нему, спешился, поцеловал крест и принял благословение.
– Смилуйся, князь. Нема на селе твоих обидчиков, сгинули они. А простой люд казнить не надо, они ни при чем.
– Не переживай, батюшка, мне нужна жизнь Андрея Собакевича. И вира за убиенных родичей и ближников. Скажи звонарю, пусть ударит в колокол, с людьми говорить буду.
Ворота панской усадьбы были раскрыты настежь. Здесь же, согнув спины в низком поклоне, тряслись от страха управляющий, старый поляк Збышек, и три молодых гайдука. Эти пахолки были набраны и обучены совсем недавно и к убийству моих родных явно не имели отношения.
Казну, дорогую утварь и ковры мой враг увез с собой. В комнатах огромного дома было пустынно, говорят, он покидал поместье с обозом в двадцать возов. Это меня не огорчило, так как сильно грабить поместье не собирался. Все равно после смерти нынешнего хозяина оно отойдет в собственность сестер, а одна из них – пани Анна. Господь стал наказывать Собакевича раньше, чем я, прошлой зимой от какой-то болячки умерла его беременная жена.
После того как всю площадь заполнили шумные толпы перепуганных крестьян, взошел на церковную паперть, поднял руку и громко сказал:
– Ваш пан задолжал мне виру, я пришел ее взять! Сегодня к вечеру управляющий должен подать список двух сотен крепких телом парней и молодых мужиков, а также двух сотен здоровых девок и молодых баб. Непраздных вписывать не надо. Зато молодые семьи, кои ютятся в одной хате с братьями, сестрами и стариками, мне подойдут. К завтрашнему утру они должны быть готовы выступить вместе со мной на поселение в другие земли. С собой брать миску, ложку и кружку. Тех, кто будет противиться, повешу. Кроме того, село обязано поставить по десять возов пшеницы, жита, гречки, овса, ячменя, а также воз с семенами лука, чеснока, гданьской моркови, бурака, капусты, огурцов и разной прочей зелени. Бабам виднее, с чего им борщ варить. И если у меня завтра с рассветом не будет четырех сотен здоровых баб и мужиков, заберу из села всех. Оставлю только малых детей и стариков. Да! Забыл сказать! Тем, кто уйдет со мной, дам вольную и земли в аренду столько, сколько сможет обработать. Збышек! Семью одного из младших ковалей тоже заберу. Все! Выполнять!
Село не спало до самого рассвета. Фактически в каждом дворе не переставая брехали собаки, слышался людской плач. На ночь окружил село казацкими секретами, но поймали только четырех беглецов: двух девок и двух пацанов.
Как бы там ни было, утром собралось пятьдесят два воза, четыреста четыре человека взрослых – от четырнадцати до двадцати пяти лет, а также около сотни малолетних детей переселенцев, от совсем крох до десятилеток. Конечно, в дороге с ними намучаются неслабо и выживут не все, однако так тому и быть.
Новая колонна стала пристраиваться в конец длиннющего обоза, а я сидел верхом на Чайке и наблюдал бестолковые метания крестьян. Опухшие глаза некоторых выражали бесконечное горе, но большинство все же поглядывало с надеждой. Затем смирившийся с неизбежным отец Василий отправил для всех переселенцев утреннюю службу, и мы двинули к Днепру.